Падение Берлинской стены — недооцененный актив русской истории. Вообще это не русский праздник. А если и праздник, то со слезами на глазах, как день Победы, но наоборот. В свете же новых (они же старые) российских идеологических парадигм, скоро в этот день в стране вообще будут объявлять траур.
В отношении падения Берлинской стены в России существует два достаточно устойчивых стереотипа: о том, что это событие относится к разряду внешнеполитических, и о том, что стена пала по инициативе СССР и даже лично самого Михаила Горбачева.
В глазах русских это был такой жест доброй воли, который европейцы и немцы, в первую очередь, не оценили и, соответственно, потом обманули, плюнув в душу. Мол, могли бы и не ломать ничего, тогда так бы и жили до сих пор со своей стеной…
Как ни странно, но в этих рассуждениях есть определенная логика. Если бы в самом СССР не произошли принципиальные внутриполитические изменения, то никакого объединения Германии в принципе не могло бы случиться (вариант победы или поражения СССР в ядерной войне здесь не рассматривается).
То есть падение Берлинской стены было не причиной, а следствием — следствием свершившейся в СССР революции, одним из ее частных внешних проявлений. И вообще, Берлинская стена — это история не столько о Берлине, сколько о Москве. С Берлинской стеной ничего бы не случилось еще много лет, если бы за Кремлевской стеной не произошел переворот.
Год четвертой русской революции
И тут мы подходим к очень серьезному вопросу о том, чем был 1989 год для СССР. С высоты сегодняшнего дня становится очевидным, что это был год «четвертой русской революции», переломный момент советской истории. Но тогда это так не воспринималось. Революционным принято считать 1991 год, когда Ельцин, пародируя Ленина, взобрался на свой танк.
Вот от этого танка в России и отсчитывают новую русскую историю, хотя началась она двумя годами раньше. Получилось как с днем Победы, которую в Европе празднуют на один день раньше, чем в России. Так же и юбилей антикоммунистической революции на Западе отмечают на пару лет раньше, чем в той стране, где она собственно и произошла.
Отчасти разночтение связано с тем, что все настоящие русские революции происходят только сверху. Так уж устроена Россия. А поскольку в этом случае правительство вроде как остается прежним, то сам момент начала революции трудноуловим. За него принимают, как правило, какой-нибудь «революционный афтешок», случающийся парой лет позже, когда на самом деле революционный процесс уже вовсю «пошел». Так и получилось, что 1991 год был назван революционным вместо 1989 года.
Что же случилось по-настоящему революционного в России в 1989 году? Ответ на этот вопрос достаточно прост — в этом году Коммунистическая партия Советского Союза фактически утратила свое непосредственное политическое значение как главного инструмента власти.
Таким образом, была разгромлена «двухуровневая» система управления страной, на которой держалась вся тоталитарная система. В этом году Михаил Горбачев фактически выключил КПСС из политического процесса и переключил все рычаги управления лично на себя (обрушив тем самым сразу все те институты власти, которые были замкнуты на компартию как на несущую конструкцию).
Вот это и была настоящая революция, которая имела грозные и далеко идущие последствия, в том числе и во внешней политике. СССР оказался тогда в положении Украины после Майдана — у «революционного правительства» уже не было сил удерживать периферию под своим контролем.
Дело не в том, что кто-то в Кремле хотел разрушить Берлинскую стену, а в том, что уже не было больше сил ее латать. Ни экономических, ни военных, ни моральных. Хотел ли Горбачев объединения Германии? Вряд ли. Но Восточную Германию отдали так же, как в свое время отдали Аляску — потому что понимали, что не могут защитить военными и любыми иными средствами.
Иногда мне кажется, что 1989 год был обречен стать революционным. Много лет назад я чисто эмпирическим путем вычислил странные, приблизительно двенадцатилетние циклы в советской политической истории (в поле тяготения которой Россия пока так и продолжает жить). Кстати, я также обратил внимание на то, что во время смены циклов, помимо всего прочего, в России происходит смена политически доминирующего «силового блока» — армии или спецслужб.
Ни объяснить существование этих циклов, ни даже доказать, что это нечто большее, чем мое историческое воображение, я никогда не смогу. Тем не менее, как мне кажется, циклы эти выглядят весьма «выпукло».
Двенадцатилетние циклы
Начавшись революцией 1917 года, первый цикл заканчивается 1929 годом, который знаменует собою начало «великой депрессии» в мире и новую волну политических репрессий в СССР. Это также год эмиграции Троцкого, после которой политическое влияние военной элиты на долгие годы ослабевает, а власть осуществляется преимущественно с опорой на политическую полицию.
Следующий цикл длится приблизительно с 1929 по 1941 год, когда война внесла в жизнь естественные и необходимые коррективы, в том числе, вернув политическое влияние военных. Очевидно, что следующим переломным моментом был 1953 год, после которого, несмотря на выдающуюся роль Жукова в организации переворота, военные были отодвинуты снова на второй план, уступив место обновленным спецслужбам.
Затем был 1965 год, когда команда Брежнева ввязалась в борьбу за «ракетно-ядерный паритет», подморозив страну и отчасти вернув военным утерянное при Хрущеве влияние. С началом возвышения Андропова в 1977 году начинается и новый политический цикл. Конечно, было бы странным, если бы он не был связан с возрастанием роли КГБ в жизни советского общества.
И вот тут-то на горизонте замаячил искомый 1989 год, когда, в общем-то, ставленник КГБ СССР Михаил Горбачев приложил максимум усилий, чтобы ограничить влияние этой организации на политический процесс. Так что, можно сказать, что СССР все семьдесят лет своего существования шел к падению Берлинской стены, как будто бы все для этого только и было задумано — построить для того, чтобы потом разрушить.
Можно, конечно, продлить игру с циклами. Лихие 90-е, в которые так велика была роль харизматических генералов, закончились в 2001 году, когда после года имитации «демократических реформ» Владимир Путин явил обществу каркас своего нового курса, усилив эффект массовым призывом во власть сотрудников спецслужб. И уж совершенно логичным на этом фоне выглядит рубеж 2013-2014 годов, который снова превратил Россию в воюющую державу.
Не надо быть пророком, чтобы предположить, что если эта тенденция останется в силе несколько лет, то политическая роль военного сословия через некоторое время существенно возрастет и оно не упустит своего шанса отомстить бывшим «кураторам» из спецслужб за те унижения, которые ему пришлось пережить во время «сердюковской реформы».
Анализ циклов позволяет заодно понять, чем по отношению к 1989 был 1991 год. Мы видим, что каждый раз, когда начинался цикл, требовалось несколько лет, чтобы новый курс проявил себя в полную силу. Поэтому через несколько лет после очередного исторического поворота происходил мощный политический выхлоп.
Через три года после ареста Берии состоялся XX съезд. Через три года после брежневского переворота советские танки вошли в Прагу. Через два года после того, как Андропов окопался на командных партийных высотах, ограниченный контингент советский войск оказался в Афганистане. Через два года после 1989-го танки вошли в Москву. А через два года после того, как Путин обозначил свой «новый курс», Ходорковский отправился в тюрьму.
В связи с этим трудно удержаться от соблазна заглянуть в будущее. Под марш «добровольческих отрядов» Россия сейчас входит в новый этап своей истории. Похоже, что в новых условиях Кремлевская стена стала играть ту же функциональную роль, которую раньше играла Берлинская стена — она удерживает русские элиты от побега на Запад.
Чем обернется этот марш и эта новая колючая проволока по линии разделения Восток-Запад через два-три года, когда настанет время для очередного русского «афтешока»? Окажется ли тогда Кремлевская стена намного прочнее Берлинской? Боюсь, что на этот вопрос никто не сможет сегодня дать ответ.
