Невозможно описать, что происходит сейчас в моей голове и в душе. То, что со мной случилось, настолько далеко от нормальной жизни, что я почти поверил в собственное безумие.
Почти.
Моя жена Беа умерла при родах. Она была удивительная, весёлая, умная и упрямая. У неё был такой громкий и звонкий смех, что пообедать в ресторане с ней было не так-то просто: в конце концов, на нас начинали оборачиваться. Когда она смотрела мне в глаза, казалось, от неё ничего невозможно скрыть, у меня даже руки начинали дрожать. Я потерял её, когда она дала жизнь моей дочери.
Сэм.
Конечно, я мог бы возненавидеть Сэм. За то, что она отняла у меня самое дорогое в моей жизни. Но я не возненавидел. Я знал, что Беа этого не хотела бы. Она ни за что не хотела бы, чтобы жизнь нашей единственной дочери была отравлена ненавистью.
Но эта история не о скорби. Эта история не о сентиментальном неудачнике, потерявшем свою любовь. Эта история гораздо страшнее.
Моя дочь росла озорным ребёнком: весь день она бегала, кричала, прыгала и куда-то карабкалась. В её шестой день рождения мы с друзьями повели её в кино и она еле высидела до конца сеанса. Зато потом её кипучая энергия вырвалась наружу бурным фонтаном – она так и сновала между людьми в толпе, я за ней не поспевал. В какой-то момент она обернулась в этом людском море и крикнула “Папа, ну давай же скорей!” Она была почти обижена на мою медлительность. Конечно, я не мог её не любить.
Я пытался догнать её. А она то и дело оборачивалась, и не заметила, как выбежала на дорогу. Водитель автобуса не успел затормозить. Я услышал страшный скрежет, а потом мир словно замер. Я держал её в колыбели своих рук и не мог ни заплакать, ни двинуться с места. Всё, что я чувствовал – как тёплая кровь впитывается в мою одежду. Я был в состоянии шока и мог думать только о том, как я отстираю свои джинсы. Это звучит кощунственно, я знаю, но ужасная потеря ластиком стирает все наши мысли, оставляя только самые элементарные.
Следующая неделя была сплошным мутным пятном. Я не могу вспомнить ничего, кроме бесконечной череды родственников и знакомых, выражающих свои соболезнования и того, что я мог начать выть от горя в любой момент – от внезапно хлопнувшей двери, гула холодильника или смеха по радио.
Я был на её похоронах, весь в чёрном. Я имею в виду не только одежду – всё моё существо было мрачным. Каждый хотел говорить о Сэм: каким чудом она была, каким ангелом – как будто я этого не знал. Как будто я не понимал, чего лишился.
Только один мужчина стал исключением – он подошёл ко мне и протянул большую книгу в кожаном переплёте. Тогда я думал, что это отец кого-нибудь из друзей Сэм дарит мне альбом с совместными фотографиями наших детей.
Следующий месяц я избегал общаться с кем бы то ни было. Бродил по комнатам опустевшей квартиры, и сам был слишком опустошённым даже для того, чтобы плакать. А потом приехала моя сестра, взяла меня за руку и долго говорила. Только после этого я начал понемногу выбираться из своей скорлупы. Потом сестра сидела и слушала тот горький бред, что я нёс.
Когда сестра уехала, я открыл тот самый альбом. Я решил отвлечься от своего горя и вспомнить, какой весёлой и жизнерадостной была Сэм. Я приготовился увидеть новые для меня страницы её шестилетней жизни.
На первой странице было несколько снимков Полароидом, запечатлевших, как моя дочь взрослеет. Они были сделаны издалека, слегка размыты – и на некоторых я узнал самого себя.
Мне стало не по себе, но я надеялся, что на следующих страницах найдётся разумное объяснение тому, как эти снимки оказались у незнакомца. Чем дальше, тем ближе были снимки к последнему дню рождения моей дочери. На одном из них, например, я увидел, как дарю Сэм маленький велосипед по случаю её пятилетия. В книге оставалось так много страниц, что мне казалось, большая её часть должна быть пустой.
Но вскоре я увидел фотографию, сделанную прямо перед роковым походом в кино, когда ей исполнилось шесть. На ней был тот самый плащик, что я уговорил её надеть, мои руки лежали на её плечах.
Фото самого несчастного случая не было.
Но были другие фото – на них её жизнь продолжалась. Её седьмой день рождения: я и моя дочь в саду, перепачканы краской с головы до ног, рисуем огромную картину на земле. Её седьмой день рождения.
Её седьмой день рождения!
Я был так потрясён, что тут же захлопнул альбом. Я сидел на кухне, уставившись на кожаный переплёт. Это, должно быть, какая-то садистская шутка с фотошопом. Кто-то не пожалел времени, (я надеялся) чтобы устроить для меня чудовищный розыгрыш. Я сказал “надеялся”, потому что другого объяснения не мог придумать. Если этому вообще могло быть какое-то объяснение.
Через некоторое время я решил, что терять мне уже нечего, и снова открыл книгу.
Невозможно описать, что я чувствовал, переворачивая страницу за страницей.
Жизнь Сэм продолжалась. Я видел, как у неё выпадают молочные зубы, и её первый день в старших классах. Потом я начал кое-что замечать. Чем старше становилась моя дочь, тем ближе к ней был фотограф. Ближе к ней. Не на каждой фотографии, но общий тренд был таким.
Она была потрясающе красива. Завораживающе. Подростком она стала очень похожа на мать – те же кудряшки и улыбка. Я тоже становился старше, но появлялся на фотографиях всё реже и реже.
Снимок её шестнадцатого дня рождения был странным. Пикник, группа её друзей веселится на природе и пьёт что-то из пластиковых стаканчиков. Но там было что-то ещё на заднем фоне – тёмная фигура у дальних кустов парка. Её было бы трудно заметить, если бы не тень на траве.
Я продолжил.
На каждой последующей фотографии тёмная фигура тоже присутствовала, причём становилась всё отчётливее – вскоре уже можно было разглядеть черты лица. Я перевернул страницу, надеясь, что фигура исчезнет. Но вместо этого, по мере того, как Сэм приближалась к своему восемнадцатилетию, она стала для меня всё менее узнаваемой.
Дальше шли снимки тускло освещённого дома. Лицо моей девочки было искажено страхом, её позы стали неестественными. Иногда она была одета как античная царица, иногда – как служанка, надраивающая полы. Теперь тёмная фигура была даже ближе, чем Сэм. Его нога или рука появлялись на каждом снимке. Вне зависимости от того, как моя девочка была одета, её лицо не покидало отчаянное выражение непреходящей боли. Это убивало меня. Затем на её лице появились синяки. Она выглядела очень худой, даже больной.
Это было безумием, совершенным безумием.
Моя девочка.
Последним фото, которое я увидел, прежде чем захлопнуть альбом и поклясться себе никогда, никогда не открывать его вновь, было её восемнадцатилетие. Внизу, под фотографией, была надпись корявым почерком: “Наконец-то!”
Она смотрела прямо в камеру и плакала. Она стояла на коленях, одетая в чёрное вечернее платье – с яблоком в зубах и связанными за спиной руками. Тушь потекла и размазалась по щекам. Она словно умоляла меня спасти её, но я не мог. Не мог.
Я закрыл альбом и вышел из комнаты, моё тело сотрясали рыдания.
Конечно, я не мог позвонить в полицию. Она была мертва.
Эту ночь я провёл без сна, не в силах переварить то, что увидел.
Там оставалось ещё столько страниц.
Источник: mixstuff.ru
