Первым делом после потопа Ной напился- Даррен Аронофски

Брэд Питт в свое время так испугался зануду и перфекциониста Аронофски, что сбежал со съемок его «Фонтана». Зато более терпеливого Джареда Лето, который сыграл в культовой драме режиссера «Реквием по мечте», зрители полюбили всерьез и надолго. Непокорного Микки Рурка Даррен успешно приручил — после десятилетнего забвения воскресил талант актера в «Рестлере». А Натали Портман помог получить первый «Оскар» за роль в «Черном лебеде». В этом году мастер мрачных остропсихологических, но невероятно жизнеутверждающих картин посягнул в прямом смысле на святое. На Библию. Его шестая полнометражная работа «Ной» с Расселом Кроу сегодня выходит в кино. Крестная мама панк-рока Патти Смит написала для «Ноя» колыбельную “Mercy Is…” и встретилась по нашей просьбе с режиссером, чтобы поговорить обо всем самом важном.

ДАРРЕН: Итак, Даррен и Патти в эфире. Дубль номер бесконечность.

ПАТТИ: (Смеется.) Поехали!

ДАРРЕН: Как тебе понравилось работать с Kronos Quartet?

ПАТТИ: Очень понравилось, мы давно собирались вместе что-то сделать. Правда, я постоянно нервничала, что не смогу вовремя вступить или закончить фразу, потому что было непривычно без баса…

ДАРРЕН: Ну да, потому что струнный квартет — это не гитара.

ПАТТИ: Да не только гитара! Скорее, ритм-секция — я же очень ритмически-ориентированный музыкант. Но в итоге с ними оказалось круто работать — как вести машину. Я не вожу, но я в курсе, что когда ты за рулем, главное — не терять бдительность ни на секунду и все время быть включенным в процесс. Вот и у нас так было. Мы работали сообща. Важно понимать, что “Mercy Is…” — это не та песня, где можно особенно ярко выступить вокалисту или виртуозу. Она простая и деликатная — важно было дать Ною именно ту песню, которую ему в детстве мог бы петь отец.

ДАРРЕН: С моей стороны, конечно, жестоко было ставить тебе такую расплывчатую задачу: «Напиши колыбельную вне времени» — и все. Но это было важно. Как пишут вечные колыбельные?

ПАТТИ: Ну, колыбельная и должна быть вне времени, точно так же, как ее смысл — приветствовать новорожденного — вечен. Когда я писала текст, я вспоминала свои детские колыбельные, колыбельные Блейка, и поняла, что ключ — в простоте. Это все очень простые стихи.

ДАРРЕН: Я помню, как мы случайно столкнулись в Венеции и долго шатались по улицам…

ПАТТИ: Так круто, что ты можешь сказать мне эти слова. «Столкнулись в Венеции и просто шатались по улицам» — что может быть лучше?

ДАРРЕН: Да. Помнишь, мы тогда заблудились вместе, и я как раз не знал, как написать песню для фильма, а ты рассказала мне про свое особенное отношение к колыбельным — и как-то все само сложилось.

ПАТТИ: А мне правда всегда нравились колыбельные. Как и история о Ное, кстати. Меня завораживает эта идея — собранный, сильный человек, которому было поручено одно из самых страшных заданий за всю историю человечества.

ДАРРЕН: Знаешь, когда я только начал работать над фильмом, я не понимал, насколько она страшная. Предание о Всемирном потопе мы привыкли читать как сказку. Но не все так просто. Смотри. Прошло всего десять поколений от Адама — а Создатель уже сыт по горло сотворенным миром, поэтому рушит его, чтобы построить снова. На ковчег попадает лишь по паре от каждого вида животных, остальным зверушкам суждено утонуть. То же самое — люди. Стоит подумать обо всех невинных младенцах, прочих смертях, всей этой крови… это очень темная и тяжелая история.

ПАТТИ: Я в детстве ходила в христианскую школу. Меня воспитывали как свидетеля Иеговы, так что я перечитала всю Библию вдоль и поперек. Это были страшные истории, их было трудно осознать. Для меня, понимаешь, история про Ноя и в детстве не была сказочкой про дядю, который коробочек с животными по океану отправил плавать (Аронофски смеется.) Это была жуткая история. И я задавала все те же самые вопросы: «А как же дети? Как же все кошечки и собачки?» Но то, что ты говоришь про уставшего Бога, мне тоже кажется очень важным. Именно так ведь и поступают художники, творцы. Посмотри на «Женщин» де Кунинга. Он уничтожал первый, второй, третий варианты картины — одну за другой, просто потому что они не были такими, какими он их видел в идеале. И поэты так делают. Да мы все так делаем. Начинаем что-то, а потом сносим к чертовой матери, чтобы снова попробовать докопаться до сути, если в первый раз не получилось.

ДАРРЕН: К сожалению, когда работаешь над фильмом, так поступить не выйдет — это огромная машина, ты сразу оказываешься завязан с кучей людей со всех сторон. Я даже сам не совсем понимаю, где в кино, собственно, простор для творчества. Наверное, творчество — это те моменты, когда ты уже с актерами, на площадке, объясняешь им, как ты видишь сцену. Сам момент розыгрыша, воплощения. А дальше уже ты придаешь этому материалу форму. Но по большей части ты занимаешься тем, что организовываешь кучу различных дел — что печально, потому что из-за этого ты сильно отдаляешься от сути.

ПАТТИ: Но стой, ведь суть — это ты и есть. Я тут думала о твоих фильмах. Они все — про постоянный поиск. В «Пи» главный герой ищет конечное число, чтобы разгадать загадки Вселенной. В «Реквиеме» три разума, желая обрести счастье, растворяются в утопической мечте. Героиня «Черного лебедя» в стремлении стать величайшей балериной заходит так далеко, что ее накрывает безумие. (Шепотом.) Не обижайся, но мне кажется, она похожа на тебя, Даррен. (Аронофски смеется.) Ну, без этих ужасных срывов. Но в центре всех этих сюжетов есть суть, потому что каждый из этих квестов построен на вере. Вера — в центре всего.

ДАРРЕН: Да, и я даже не знаю, откуда это чувство берется. Бывает, оно приходит с какой-то картиной, бывает, из-за какой-то идеи. Но я его чувствую в животе, становится очень тепло где-то в районе солнечного сплетения, и ты вдруг понимаешь, что во всем уверен. Когда хочешь снять кино, а тебе говорят «нет» два года подряд, в какой-то момент надо просто взять и сказать: «Знаете, что? Идите-ка вы все к черту! Я все равно сделаю так, как задумал». Нам надо верить — художникам, я имею в виду, — в то, что мы делаем что-то важное. Как хирурги верят, что спасут пациента, когда делают операцию, так и мы, пока что-то создаем, должны быть уверены, что работаем ради нужной и важной цели, иначе руки будут дрожать, и тогда уж точно ничего не выйдет.

Аронофски на съемках “Ноя”.

ПАТТИ: Моменты откровений, которые есть в твоих фильмах — когда Ной слышит глас Божий, когда Натали Портман сливается в танце с лебедем, когда астронавт из «Фонтана» находит свою любовь — они так много для меня значат. Это то, чего я сама ищу, да и каждый из нас ищет этой возможности. Когда ты смотришь фильм и понимаешь, что кто-то говорит на твоем языке о важных для тебя вещах — это как благословение. Именно это важно. Но расскажи, как ты вообще стал режиссером? Что может заставить человека сменить спокойное затворничество писателя на профессию, в которой нужно постоянно общаться с кем-то и о чем-то договариваться?

ДАРРЕН: Я рос в Южном Бруклине и никогда не был кинофанатом. То есть я смотрел фильмы, конечно, и, может, догадывался, что за «Инопланетянином» и «Челюстями» стоит один человек. Но пока не поступил в колледж, понятия не имел о режиссуре. Только позже, когда грохнул «Сандэнс», когда у независимых режиссеров стал стремительно случаться один громкий успех за другим, я дорос до режиссуры — сложилось так, что я как раз был в первой волне тех американских сандэнсовских независимых. А пришел я к этому желанию через тексты. Я всегда много писал и вот дописался до сценариев.

ПАТТИ: Тебе, видимо, было что сказать.

ДАРРЕН: Я писал про связь человека с природой. Много писал о море. Я вырос рядом с пляжем, но он был ужасно грязным, поэтому чистое море казалось мне настоящим волшебством. А в седьмом классе у меня была чудесная училка, миссис Фрид. Она носила только розовое, водила розовый мустанг и казалась слегка сумасшедшей. Но очень вдохновляла. Однажды она сказала: «Доставайте ручку и листок и пишите что-нибудь о мире во всем мире». Я сел, написал, и почему-то у меня получилось стихотворение про Ноя — не знаю, почему я его выбрал. Потом выяснилось, что это была работа для конкурса. Я победил, а миссис Фрид сказала: «Свою первую книгу посвятишь мне».

ПАТТИ: И что ты ей посвятил?

ДАРРЕН: «Ноя». В какой-то момент мы не были уверены, что фильм состоится, и сделали по сценарию комикс. Тогда-то я и подумал — пора выполнять обещание. Я позвонил маме (она тоже учитель, сейчас на пенсии), чтобы разыскать миссис Фрид и подарить ей экземпляр. Благодаря маминым связям в Управлении образования миссис Фрид нашлась. Я пригласил ее на площадку и даже снял в сцене с Расселом Кроу.

ПАТТИ: Класс!

ДАРРЕН: Да, злая одноглазая старуха в фильме — моя школьная учительница. Которая теперь всем рассказывает, как бывший ученик изменил ее жизнь. А самого Ноя я стал считать своим покровителем. И уже после «Пи» задумался о том, чтобы поставить огромную историю, понятную во всем мире. Ведь неважно, иудей ты, христианин или мусульманин, в твоей картине мира есть история про Великий потоп.

ПАТТИ: Ной, со всеми своими метаниями и сомнениями, действует очень осознанно. Это главное, что завораживает в фильме.

ДАРРЕН: В Книге Бытия история потопа занимает совсем немного места. Там до потопа Ной даже не раскрывает рта, но когда ты берешь на главную роль Рассела Кроу, ты уж, конечно, напишешь ему пару реплик. После потопа Ной совершил еще кое-что: он сделал вино и напился. Это первое упоминание о вине во всей Библии. Пройдя суровейшее испытание, Ной напивается — и ты начинаешь понимать, какую вину может чувствовать выживший в этой истории.

ПАТТИ: А ты уже придумал, что будешь делать дальше? Или пойдешь напьешься, как Ной?

ДАРРЕН: Не знаю, совсем еще не понимаю, что буду делать — я снимал фильм три года. Теперь нужно пожить, поездить, найти снова что-то, от чего я потеряю сон. У тебя так бывало, чтобы в конце проекта ты вдруг понимал, что потерял с ним эмоциональную связь?

Аронофски на съемках “Черного лебедя”.

ПАТТИ: Конечно. Но я занимаюсь многими вещами, так что мне повезло: не могу петь — иду фотографировать, устала рисовать — переключаюсь и еду давать концерты. Единственное, с чем мне совсем бывает тяжело, — это тексты. Писать я люблю больше всего, и когда кризис случается тут, я теряюсь. Но я уже научилась, что нужно ехать в такие моменты к морю. Море древнее и умнее всех нас, оно лечит.

ДАРРЕН: Ты знаешь, я однажды приехал на кинофестиваль в Китае, и восточный медиум посоветовал мне и моей невесте Брендон всегда жить около воды — сказал, что только так все будет в порядке.

ПАТТИ: Ну, на съемках «Ноя» этого добра у тебя было предостаточно.

ДАРРЕН: Именно. Только она была в основном компьютерная.

ПАТТИ: Слушай, я видела твой ковчег. Он-то не был цифровым. Огромный! Я прослезилась, когда впервые попала к вам на площадку и Дженнифер меня к нему подвела. Сколько труда, сколько леса на него было потрачено! И ведь когда к нам пришел ураган «Сэнди», он выстоял. Твой ковчег.

ДАРРЕН: Да, выстоял.

ПАТТИ: Удивительно, что все обычно представляют ковчег как милое корытце с милыми животными. В Библии ведь ясно написано, что это был просто огромный параллелепипед.

ДАРРЕН: Все верно, просто ящик. Как огромный гроб. Хотя люди всегда представляют ковчег кораблем с носом и палубой, по которой туда-сюда прохаживается Ной с семейством, тиграми, слонами и жирафами. Но я решил переосмыслить этот образ. И еще я не хотел показывать сандалии, ризы, длинные белые бороды. Ведь никто не знает, как выглядел мир тогда.

ПАТТИ: Почему решили снимать в Исландии?

ДАРРЕН: Земля там необычная. Новенькая, словно только что после сотворения мира. Бесконечно простирается вширь. Вулканы наступают… Идеальное место.

ПАТТИ: Твой фильм — метафора того, что происходит в мире сегодня. Так?

ДАРРЕН: Помню, в начальной школе нам показывали список исчезающих видов — и он умещался на одной странице. А сейчас, кажется, на Земле не осталось ни одного создания, которое не находилось бы под угрозой вымирания. Я в детстве был с экскурсией на проливе Принца Уильяма. Мы тусовались в этих ледниках с касаткой и белоголовым орланом. Через два года компания Exxon Valdez пролила там миллионы галлонов нефти. Человечество приложило руку ко всему, что есть на планете. Сколько она еще вынесет? В общем, да: после моего «Ноя» люди должны хотя бы задуматься.

ПАТТИ: Я очень, очень на это надеюсь.

ДАРРЕН: Я люблю тебя, Патти.

Интервью впервые опубликовано в мартовском номере Interview Россия.