Письмо с заката

Здравствуй, братишка… Надеюсь застать тебя в добром здравии и хорошем расположении духа.
Как же давно я не писал тебе писем, наверно, с момента, когда ты был в армии. Думал позвонить – но с тобой и не поговоришь. Вечно ты спешишь куда-то. Знаю, сам такой, но прочтешь — все поймешь. Знаешь, что-то последнее время все шло не так: на работе не ладилось, дома разлад и выставку мою отменили. Уже неделю не видел снов и не брал в руки кисти. Надоело все – простился с женой, поцеловал дочь, краски и кисти закинул в машину. Взял нашего Дениску с его удочками и прочей снастью. И рванул на море: в нашу с тобой «Калифорнию». До соленой воды — так и не добрался. Река и избушка Михалыча – оказались конечным пунктом нашего путешествия.
Здесь все так, как мы и оставили шесть лет назад: та же печка, стол, тусклая лампа и четыре шконки – все, что нужно усталому путнику. Чище стало, правда: окошки без копоти, пол вымыт, на столе скатерть. Да, друг, сам не ожидал – Михалыч, оказывается, третий год, как в завязке. Бороду сбрил и аж помолодел. Огород садит, коз и свиней завел, бабушку себе нашел – пьяных постояльцев более не пускает на двор. Но нас с Дениской узнал сразу. П мы и не собирались здесь оставаться. Так передохнуть пару часов, поболтать с дедом и, в путь. И вот мы в этом самом бревенчатом доме, все немного изменилось, но пахнет нашей молодостью. Каждый угол, стена – воспоминание… Картинка за окном – другая; наводнение же было у нас пару лет назад… Реку за окном ты бы не узнал, широкая – «завала» нашего нет, огромные косы из гальки, до леса с пол километра. Другая река, в общем, только окно тоже.
Мы толком осмотреться не успели, как на столе уже стояли чан с парящей картошкой, хрустящие бочковые огурцы, сало источающее аромат чеснока и тушенка домашняя. Я и не знал, что тушенку можно делать самостоятельно, Димка, ты бы, наверно, целый вечер только ей и закусывал. Михалыч тоже прилагался к застолью, помнишь раньше? Не успеем приехать, он всадит стакан и на койку крайнюю падает. Потом изредка приходит в себя, пробурчит что-нибудь не связное, остаканится и снова в мир грез. Сейчас же нет – другой человек, сидит с чаем расспрашивает о жизни нашей молодой, про бабульку свою рассказывает, хозяйством хвастается – даже экскурсию нам устроил в свинарник.
Когда вернулись в дом. Денчик взглянул на меня с тоскливой улыбкой и потянулся в рюкзак: достал спирт и наш старый магнитофон, тот, красный, на котором ручку ты сломал. Просидели весь вечер, наш друг, как всегда молчал, разбирал снасти, подпевая иногда голосу из приемника. Лишь изредка слушалось его: «Ну, накатим».
Я взял в руки альбом и кисть: стены избушки исчезли — за ними растаял снег, а мой мысленный взор полетел по десяткам с детства знакомых тропинок. Воспоминания сменялось одно другим, каждое из них, если написать получится не плохой рисунок. Но летели картинки перед глазами с такой скоростью, что зацепиться не успевал за образ. Да и воспоминания слишком личные, слишком мои – не написать этого понятно. Так и сидел, пока вновь не появился дед, войдя он принес с собой запах мороза и свежести, тот самый аромат зимы.
Лето перед глазами исчезло, я отложил так и не пригодившиеся краски. Михалыч, пришел рассказать о том, что летом срубил баню, и по невероятному стечению обстоятельств — она, наверно сама собой, протопилась и ждет нас. Вот же заливает – старый хвастун. Отказывать было нельзя, да и почему бы не попариться. Не зря похвалялся егерь, ох не зря. Последнее, что врезалось в мою память — это звездное небо, подергивающееся от пара, испускаемого горячим телом, лежащим в снегу. Вернувшись из бани, я отключился.
Опять поток картинок перед глазами. Почему -то все они были в сером и тусклом городе. Пролетело воспоминание о том: как тебя из армии встречали. Как семь бутылок водки втроем выпили. Как КВН-щики нас побили. Как Наташку ты свою встретил. Глаза её голубые вспомнил, я ведь тоже был в неё влюблен.
Проснулся я от странного тепла и урчания у себя на груди, это Васька – не забыл худого котяру, который у нас сосиски стырил? Хвост он где-то потерял, а вот морду отожрал барскую. На рысь похож, только кисточек на ушах не хватает. Захотелось его изобразить, но кот моделью быть не желал. Да и хрен с ним: пол тысячи километров проехать, чтобы написать кота, пусть и красивого. Глупо! Денчика уже не было, «мустанга» моего тоже. Я точно знал, куда он поехал. Оделся потеплее, хлебнул козьего молока. Холодное жирное, но очень вкусное. Я еще подумал, что же я делаю? После вчерашнего-то спирта. Нет нормально все, голова не болит, тошноты нет. Видать все же не врал дед – волшебная у него баня.
Закутавшись в тулуп и надев валенки, я вышел солнечный мир. Плюс четыре представляешь — 28 февраля, а тут капель, как в середине апреля. Солнце светит так, что глаза режет, в небе ни единого облака и весной пахнет. Вдоволь надышался, я пустился по следам рыбака. Да нашел его где и ожидал, на «нашем острове», где по малолетству раков ногами ловили.
Денчик был самым счастливым человеком на земле, язык его заплетался. Улыбка до ушей, и жадный блеск в глазах говорили об удачной рыбалке. Действительно, лед был усеян лунками, рядом с ними, где по три где по пять щучек-карандашей. Все одинаковые, сантиметров так по сорок. Он предложил выпить — я отказался, лишь стоял рядом слушал его рассказы: как он сазана поймал двухметрового на закидушку, и как глаз у него вооооот такой был. Как на спиннинг фонарь чугунный восемнадцатого века вытащил, а тот горел. Как…
Я уже не слушал его, мысли мои летели высоко в небе. Душа моя почти успела долететь до того Старого моста. Но полет мой прервали замерзшие ноги — на реке было ветреней и холоднее чем в лесу. К тому же, голос Денчика перестал журчать бесконечной чередой историй. Этот горе-рыбак заснул прямо с удочкой в руках, ну как обычно, в общем.
Я собрал его амуницию и рыб, разбросанных по льду: общим количеством сорок шесть экземпляров или ровно мешок, закинул все это дело в багажник своего «мустанга». Денчика, еле как, усадил на переднее сиденье, и мы полетели к зимовью. В домике нас уже ждал обед, ну как нас – меня: Дениса я просто сгрузил на койку, ему явно было не до еды, судя всё по той же улыбке его душа еще была около лунки. А я думал сейчас поем и поеду к нашему мосту. Но сытный обед после утренней прогулки, отправил и меня в мир сновидений.
Мне снилось море. Виноградник деда, где я сидел часами, лопая немытые бубочки. Снились яблоки, что не охватить руками. Вязанка сушеных бычков на крыльце. Угол, заваленный арбузами. Стопка бабушкиных блинов. Кожа, слезающая с детских плечей. Снилась пчела, которая меня укусила двадцать лет тому назад. Видел Феодосию: её узкие улочки, двухэтажные дома, покрытые сплошным ковром виноградных лоз. Снилось Черное море, его соленый воздух и грациозные волны. Вспомнились изумруды стеклянных окатышей на границе песка и воды. Потом мне мерещился Азов с его обрывистыми утесами, снился дед, закидывающий снасть с тремя крючками, и каждый раз достающий по три уродливых сомика. Белуга была, которую он купил у браконьеров. Это как наша калуга, только с мордой сома.
Сон мой прервал Денис. С моря я вернулся в заснеженную тайгу.
— Выпить есть? Рыба где? — вот же маньяк рыбогуб.
— Щуки в багажнике. Спирт ты весь выпил, да и куда тебе еще пить? Тебя же трясет как прачку. Сейчас у Михалыча рассола попрошу. — я выскочил из зимовья, растер лицо снегом, и пошел в дом старого егеря.
В жилище деда все поменялось – было чисто и аккуратно, чувствовалась женская рука; в воздухе пахло пирожками. Я разулся и проскользнул в кухню. Встретился взглядом с пожилой дамой лет так за шестьдесят, она доставала из печи источник изумительного аромата.
— Здравствуйте, простите не знаю Вашего имени, а где Михалыч? – я опустил глаза.
— О, Женя, садись… — чай будешь? Вот растегайчиков попробуй. Мария меня зовут, но можешь называть меня бабой Машей. На обход он ушел, часа через четыре будет, не раньше. – она выкладывала стряпню на широкую тарелку.
— Откуда вы знаете мое имя? — я был удивлен.
— Так Старый все уши прожужжал, художник и рыбак приехали. Дениску, то я уже давно знаю, он тут частый гость. Значит ты художник, а имя твое оно же на картинах написано. – баба Маша тепло улыбнулась.
— На каких картинах? – я никак не мог сообразить.
— Как на каких — на твоих… — теперь уже она ничего не понимала…
Повисла пауза…
— Пойдем со мной. – она взяла меня за руку и отвела в большую комнату.
Димка, слезы покатились из моих глаз: на стене двумя аккуратными рядами, обрамленные деревянными рамками, тщательно покрытыми лаком — действительно висели мои рисунки. Помнишь те самые, что я рисовал гуашью на орголите, который отрывал со стен зимовья. Почему память вычеркнула это из себя. На каждой дата, название и моя старая подпись: «Женя Соскин».
Вот здесь ты с Бандитом, держишь огромного краснопера. Здесь Михалыч на конопляном поле, с косой и мешком. Правда больше на клубнику похоже. Здесь Байкер спит под ивовым кустом. Картина называется «Усталый странник» — я аж засмеялся, помню, как писал её – пьяный он в сопли, странник этот. А тут огромный сом на лету хватает цаплю. Красивая картина вышла. А тут мы все нарисованы: Михалыч, ты, Славка, Рома и Денчик: вечно молодые – вечно пьяные. А это вид из окна зимовья. Сейчас он другой уже. Помнишь тот наш приезд, когда три дня шел ливень, мы даже из избушки не выходили. Последняя называется «Полет дракона». Вообще не помню, неужели это моя работа? Да моя — вот подпись… Рисунок замечательный: на фоне рассветного солнца, переливаясь чешуей расправляет могучие крылья мифический зверь. Пасть обнажает огромные клыки, а глаза его горят зеленым огнем. Год 2006 – значит это был наш последний приезд сюда. Интересно, что заставило меня написать такое? Наверно, Перумова начитался. Я прикоснулся к шероховатой поверхности рисунка рукой…
— Это его любимая, — привела меня в чувства баба Маша. – смотри, сынок, тут еще одно место под картину. Порадуешь старика? – она вложила пирожок мне в ладонь.
— Не знаю, не могу писать – вдохновения нет… — я надкусил пирожок. С капустой: обожаю с капустой.
— А ты нарисуй того, кого нет на этих картинах.
— Кого же это, вроде все есть?
— Ну как же все? Смотри вот Старый мой, вот Денис – Рыбак, как всегда щурится на солнце. Это Слава – Бандит, ну и лицо у него, и правда, разбойник, и татуировка тюремная какая-то. Рома – Байкер, самый старший из вас, Димка – Юрист, даже в здесь с аккуратной прической. Дед часами может смотреть на эти картины и рассказывать о каждом, вы ему как родные… Одного не хватает длинного такого, с бородой. Догадываешься кого? – она опять улыбнулась.
— Женьки Художника… — услышал собственный голос, — но как же я себя нарисую, да и муза давно забыла дорогу ко мне.
— Я долго смотрела, на твои картины – на них всех одно и тоже место… Наверно, твоя муза ждет тебя именно там. Сам приди к ней, а там и себя увидишь. – как она узнала? Даже не стал гадать.
— Баб Маш, а на машине сейчас на Старый мост добраться получится? Нет? Ладно пешком схожу ради такого дела. – я быстро запихал в себя остатки пирожка.
— Пешком не успеешь: стемнеет, Буран возьми, на нем за двадцать минут домчишься. Вон в том сарае стоит, — морщинистая рука указала на окно.
— Да неудобно как-то, да и управлять я им не умею.
— Все удобно, бери. Денис умеет — вдвоем езжайте. Как раз к приходу старого обернетесь. Дениске пирожков возьми.
Взяв три пирожка для друга, я выбежал на улицу. Солнце ползло к земле – надо было торопиться.
Ворвавшись в зимовье, застал Денчика в той же позиции.
— Женя, ты больной, что ли? Пошел за рассолом — пришел с пирожками, а что молока не было до кучи? – красные опухшие глаза прожигали на мне дырку.
— Брядь, рассол… Нет времени… — достал бутылку портвейна и протянул страждущему. – Одевайся; надо ехать.
Через пять минут мы уже были у прогревающегося снегохода. Рыбак успел всосать бутылку за этот небольшой промежуток времени – самочувствие его улучшалось на глазах.
— Всегда знал, что вы «творческие» — больны на всю голову. Что муравейник закроется? – но спорить он не стал.
Он сел на стального коня, и развернувшись в дрифтовой манере в нужном направлении, изрек…
— Полетели, запрыгивай, — прямо наш Байкер.
Он ехал на мост, но я же не говорил куда мне надо ?
— Как ты узнал: куда ехать? – спросил я на ходу.
— Не тупи, Художник. Куда ты еще можешь, так торопиться! – он засмеялся во весь голос.
Успели.
На мосту встали на то же место, что и десятки раз до этого. Я открыл последнюю бутылку портвейна и, сделав глоток протянул её другу.
— Скажи, а ведь ты и не собирался ехать на море? Специально меня сюда притащил? – я посмотрел на него без упрека.
— Да специально. Дед просил – боялся помереть, так и не увидев ни тебя, ни остальных. Роман ушел «дорогой цветов», Славке – сколько еще сидеть? Пять, шесть лет? Димка в своем Челябинске застрял — уже шесть лет, как не приезжает… Тебя — хрен заставишь поехать. Вот и пошел на небольшую хитрость – знал, что ты забыл, как здесь хорошо… Ты на море, зачем хотел? Что ты там зимой забыл? – он смотрел прямо мне в душу.
— Не знаю, наверно вдохновение найти. – сказал первое, что пришло в голову.
— Так ты на месте, я же все твои картины видел. Что ты рисуешь? Серый город? Танки? Девок всяких? Вот и ушло вдохновение от тебя – растратил ты его на «пустое». Помнишь, как мы сомов под мостом этим хотели поймать. Подрывали запасы деда и бежали сюда. Что мы им только не бросали и хлеб, и огурцы, и червей. Так и не поймали ни одного. Только от Михалыча люлей зря получали. Помнишь? – он протянул мне бутылку.
— Помню… огурцом надо было попасть в самого здорового. – я сделал глоток.
— Помнишь – хорошо! Теперь гляди на солнце – сейчас полетит. – он выхватил бутылку.
— Кто полетит?
— Просто смотри!
Закат был непередаваемый: из багрового солнца текла кровь, смешиваясь с молоком неба она приобретала, разные оттенки: розовый, красный, желтый. Облака разошлись в стороны, пропуская светящийся диск. Звезда уже зашла на половину, как вдруг… Над нами пролетела огромная тень. Сказочный зверь опирался могучими крыльями на воздух. Я ощутил ветер. Шея его изогнулась горящие зеленым глаза впились в меня. Сделав круг над нами, ящер полетел дальше к Солнцу. Чешуя играла всеми цветами радуги, когтистые лапы были поджаты к сильному телу.
— Денчик, ты его видишь? – мне казалось, что я сошел с ума.
— Кого? – взгляд его светился, лицо украшала издевательская улыбка.
— Д… Д… Дракона? – я сделал несколько глотков портвейна.
— Конечно, вижу. Нормальный дракон, он тут каждый день пролетает. А Михалыч, совсем слепой стал – говорит, что это ангел. Говорю ему – дракон это, а он все не верит… Ты же его видел шесть лет назад, на рассвете, – мы тебе еще не верили…
— Не помню… — но я помнил рисунок в домике деда. – Неужели, правда, видел?
Дальше смотрели молча – пока глаза не замерзли, а зверь не исчез вместе с солнцем. Как ехали обратно не помню… Помню дед зашел. Рассказывал, что-то… Я что-то отвечал. Но душа моя – уже летела на спине волшебного создания на встречу огромному солнцу. Я чувствовал ветер, мощь исполинского тела, его горячее дыхание. Дед ушел, а Денчик уснул. Я достал альбом и кисти. Нет! Не нужна мне была бумага. Подошел к стене и оторвал кусок оргалита… Дальше память моя исчезла, окончательно.
Утром проснулся и не могу понять сон это был или явь. Надо было собираться и ехать домой. Нашего друга я не нашел, резонно предположив, что он у Михалыча, пошел в обитель старика. В доме опять пахло выпечкой с кухни раздавались голоса…
— Женя, садись – я блинов испекла, варенье вот малиновое, чай с мятой – садись… — баба Маша просто светилась. Дед обнял меня, и не отпускал несколько секунд. Денчик уплетал блины за обе щеки.
— Ой, сынки, как жаль, что уезжаете. Вы уж возвращайтесь поскорее… — по лицу деда катились слезы – я сейчас, гостинцев красавицам Вашим передать надо… — накинув тулуп дед исчез.
— Молодец, уважил старика, а говорил не сможешь… — она поставила передо мной кружку с чаем и блюдце с вареньем. – и ты похож и все…
— На кого похож? – я явно, что-то пропустил.
Мария растерялась.
— Баб Маш, да не обращайте внимание, они «творческие», все немного того… – он сделал характерный жест около виска.
Вспомнив последний разговор с женщиной, я пошел в большую комнату. На еще вчера свободном месте, висела картина, правда без рамки. На ней пять мальчишек с моста кидают хлеб огромным рыбам, в отдалении стоит еще не пожилая супружеская пара. За мостом кроваво-красное солнце, играет всеми цветами радуги на александритовых крыльях, летящего ангела. В углу моя старая подпись и год: 2016.
Братишка, приезжай осенью, Михалыч по тебе соскучился, да и мы с Денисом. И ты должен его увидеть – Дракона.