Загрузка...
Меня пугают слишком
громкие выражения чувств, эдакие, которые непременно в свидетелях нуждаются.
Пугают поцелуи, глубокие, взасос, посреди улицы. Кто-то один, кто типа более страстный, обязательно одним глазом поглядывает: достаточно ли людей вокруг? Мол, пусть все нам завидуют, вон, аж глаза отворачивают!
Угу, завидуют… глаза они отворачивают от неловкости: он так засунул, что у неё, глядишь, его язык вот-вот сзади вылезет. И не о затылке речь.
Пугает, когда внезапно за руку тянут покататься по городу на бутафорской карете с парой старых лошадей: чувствуешь себя идиоткой, которую подловили в неудобный момент: ты в джинсах и с хвостиком, а тебя в карету с плюшевым балдахином, сшитым из списанной театральной портьеры, совсем потёртые места вырезали, остальное постирали и снова в дело пустили.
И везёт тебя извозчик: сверху шляпа и фрак, под фраком — тоже джинсы и кроссы, пацана понять можно, пацан на работе.
И ты потом из кареты опять как идиотка выходишь: ну всё, принцесса, оплаченное время кончилось, уступите место другой принцессе, а дальше — пешком.
Пугают надписи на асфальте перед всей парадной: «Оля, я тебя люблю!».
А по этому потом все ходят и надпись от подошв стирается. Какая аналогия с такой любовью.
Сюда же относится «Юля, вернись ко мне» — мамадарагая, весь двор теперь в курсе, что у них не всё хорошо, и Юля куда-то уходила.
Или, что ещё хуже, типа крайняя степень мужского покаяния — белой краской под окнами: «Аня, прости меня, мудака» — тут уж всем понятно: если таккорячится, то что ж такого натворил-то…
И простить его после этого — это чтоб все видели, он об тебя ноженьки вытер, но ты это съела, стоило ему небольшую самоунижающую комедию разыграть.
Серенаду петь зычным, поставленным тенором — пугает.
Под окном. В костюме испанского кабальеро. А сомбреро на голове потому, что страны попутал. Лошадь на ипподроме, слава богу, напрокат не дали. И мандолина при себе деревянная, бутафорская, из балалайки переделанная, — пугает.
Так бы и засунула.
Чего ждёт? Чтоб вышла молодая сеньорита с батистовым платком, а за ней дуэнья, которая честь сеньориты блюдёт?
А ты такая только сделала маску от морщин — синяя субстанция на лице, два огурца на глазах. Лежишь двадцать минут в домашних трениках и футболке, которая уже столько пережила, не выкидываешь только потому, что дико удобная. Правда, никому на глаза в ней больше стараешься не показываться.
И матушки-дуэньи у тебя, которая ставни бы захлопнула, а тебе не пришлось бы лично в этой синей фигне на лице певцу ответ давать, как назло, отродясь не бывало.
И батистового платочка, который полагается во влюблённого певца кокетливо кидать, в руках тоже как-то не наблюдается.
А из того, что в него кинуть можно — только кактусы на подоконнике, но их жалко, ты их столько растила, а тут какой-то шумный идиот… всем говорила, что он уважаемый специалист, в большой фирме работает, а он реально больше похож на артиста вторых ролей из местного хозрасчётного театра.
Или просто крепко выпивши, в два часа ночи под окнами кричать: «Нинкааа, я тебя люблююю!». И при этом, расчувствовавшись от собственного поступка, громко плакать от счастья. И так громко, чтобы все соседи, которым с утра на работу, свидетелями стали.
Типа, все пусть знают, что:
а) Нинку кто-то ебёт любит;
б) этот кто-то — бухает.
Хотя иная Нинка таких нюансов, бывает, не чувствует и для неё всё по-другому.
Она, конечно, для виду его от балкона попрогоняет, но сама в это время удовлетворённо будет оттачивать снисходительный взгляд «самой ценной самки»: да-да, смотрите, как меня сильно и красиво любят! я такаая!
(Потом так же, на глазах у всего двора, Нинка будет от него по соседям бегать: белочку словил, как бы не зашиб ненароком!)
Ух, мне бы мне подобное под окнами вытворили, то мне сначала стало бы стыдно за себя, я бы пятый угол искала: чтоб только никто, не дай бог, не догадался, что это из-за меня такое синее шоу устроили.
Я бы уже наутро в паспорте имя переписала и всех бы убеждала, что такое с детства было, а орали — не мне.
Потом мне стало бы стыдно за него — показушничество не лучший способ признаваться в любви.
А потом я бы устыдилась того, что я всё ещё с ним: не люблю позёров: их влюблённости не кажутся мне настоящими.
Или вот тоже прекрасное: на колено посреди торгового центра упасть с предложением. В час пик обязательно.
Ой! И чтоб ещё заранее оплаченные клоуны с шариками со всех сторон бежали. С шариками, блёстками и серпантином. Заранее припрятанный букет достаётся из-под лавки.
И она в шоке стоит, головой трясёт и ладошками глаза закрывает. А! И плачет, да.
Шок-то какой. То есть, романтика, извините.
Я, убей, не понимаю, почему это считается романтичным и вообще эталоном… блин, как это сказать… «эталоном делания предложения».
И конечно, совсем-совсем случайно в это время рядом оказывается пара-тройка друзей, которое это всё на мобилки снимут. Если денег на приглашённого оператора уже не хватает. А то ж некоторые и оператора нанимают. Это если с клоунами хорошо сторговался и что-то осталось.
Безусловно, видео потом совсем случайно окажется в интернете с названием «Парень красиво делает предложение своей девушке. СМОТРЕТЬ ВСЕМ.»
А есть же девки, которым это романтичным кажется. «А мой муж мне тааак красиво предложение делал!» — читайте потом на овуляшка точка ру.
Хотя как по мне, то пугать должно.
Во-первых, морда настолько самоуверенная, что уже за тебя всё решила, в голову не приходит, что ты сказать “нет” можешь. А если всем понятно, что не можешь (потому он и уверен, что не опозорится), то… короче, знает он, что никуда не денешься. И такое частенько хорошим не закачивается.
А во-вторых, желание обставлять что-то с наибольшим всплеском — для меня признак некоторой психической патологии. Как бы это… нестабильность эмоций, однако.
Ладно, ладно, допускается один совсем уж близкий друг, с которым ещё с детского садика, с горшка, и который за углом с нашатырём постоит. Не для невесты, причём.
Но вообще мне кажется, что и признания, и предложения — это такие интимные вещи, которые при посторонних не делаются.
Ну невозможно поссать от души, когда на тебя смотрят люди.
